Скольжение в пределах алфавита

Вот когда ты станешь тихой плакучей ивой, то есть дочерью деревянного короля,
Тебе встретится наречённый – такой красивый, что поди догадайся, какая его земля,
Что поди догадайся, какие его хоромы, где рождён он, как воспитан и кем взращён.
Ты предложишь ему деревянный венец короны: что ты можешь ему предложить ещё?

Деревянный венец не стоит трудов и казней, и плакучая ива в сосновом лесу – сорняк,
Но когда никого нет на свете его прекрасней, я уверен, что ты обнаружишь секретный знак.
Он к тебе подойдёт и к тебе прикоснётся кожей, расцветут твои сказки в пустующем сентябре.
Он достанет из складок одежды изящный ножик, чтобы вырезать сердце на тонкой твоей коре.

Так, когда ты станешь тонкой плакучей ивой, и опустишь глаза, и посмотришь на гладь пруда,
Будут листья кружиться, падать неторопливо, будет их отражать индевеющая вода,
Будут где-то сходить лавины, греметь бураны и снежинки в кору вонзаться как те ножи.
Если нет ничего, кроме шрама, живи со шрамом.
Я надеюсь, что ты не позволишь ему зажить.



(с)Тим Скоренко

Я пишу эти строки в метро, самолете,
На коленях и на нелюбимой работе.
За того, кто все путы разрубит единственным махом,
Про того, кто потеет в бессоннице страхом.

Страшно жить внутри камня, окруженным камнями,
Мне, однажды года посчитавшему днями,
В автомотоугаре вместо запахов поля,
Среди шумных проспектов, разрезавших волю.

Страшно биться в бреду, в кашле дикого гриппа,
Будоража жильцов дома блочного типа.
Вырываясь из круга, страшно хочется пьянки.
Страшно ждать от себя - после - участи Янки.

Жигули и КАМАЗы от мешающей массы
Очищают вовсю тротуары и трассы.
И наука, и техника человечеству впору,
да!
человечество стонет под колесами города.

И когда небытье в нас одержит победу
Мы уйдем, не оставив единого следа
Кроме надписей в лифтах и рассказов о зонах.
Мы потеряны, каждый в пяти миллионах.

Как и прежде, сегодня своим временем меряны,
В правоте успокоены, в своей в жизни уверены.
Как и раньше, на город выпал снег в виде пуха,
И взметнулся топор над несчастной старухой.

(с) 333777999

Сначала, посмотрев это видео первый раз, мне хотелось написать много слов об этом мире и о людях, делающих его таким. Но я передумал.

Посмотрите фильм, вы, гордящиеся профессионализмом и имеющие кругозор школьника.
Хороший, короткий, яркий фильм. Про вас.





И вдогонку шикарное стихотворение wildmale.

Всё дело не в снайпере: это его работа, он просто считает погрешность и дарит свет, прицел, запах пота, и выстрел – восьмая нота, и нет ничего романтичного в этом, нет. Ни капли романтики в складках небритой кожи, в измученном взгляде – страшнее всех параной, он так – на винтовку, на спуск, на прицел похожий – чудовищно сер, что сливается со стеной. Поправка на ветер, ввиду горизонта – тучи, движение пальца, родная, давай, лети, он чует людей, как по подиуму, идущих, и смотрит на них в длиннофокусный объектив. Ребёнок ли, женщина, это не так уж важно, холодные пальцы, холодная голова, бумажный солдат не виновен, что он бумажный, хорват же виновен, к примеру, что он хорват. Все лягут в могилу, всех скосит одна перчатка, по полю пройдётся прицельный железный серп, бредущие вниз постепенно уйдут из чата: серб тоже виновен, постольку поскольку серб.

Мы вместе на крыше. Мой палец дрожит на кнопке. Я весь на пределе, поскольку ловлю момент, когда же он выстрелит, жмётся в бутылке пробка, он – главный на крыше, я – просто дивертисмент. Снимаю глаза, чуть прищуренные, так надо, снимаю движение взгляда, изгиб плеча, ты здесь, в объективе, небритый хозяин ада, сейчас заменяющий главного палача. Ты Бог мой, мишень, ты мой хоспис, моя отрава, моё хладнокровие, снайпер, готово сдать, а я всё снимаю твоё – эксклюзивно – право прощать и наказывать, путать и расплетать. Ты в фокусе, снайпер, ты – фокусник под прицелом – с прицелом в руках, с перекрестием на зрачке, в момент фотоснимка ты перестаёшь быть телом, карающий идол на крошечном пятачке. Лишь десять секунд ты их гонишь, как мячик в лунку, по пыльной дороге в колёсных стальных гробах; модели твои – точно лица с полотен Мунка, не знают о том, кем решается их судьба.

А он говорит мне с улыбкой, снимай, фотограф, я знаю твой стиль, я журналы твои листал, я тоже умею быть умным, красивым, добрым, таким же, как все, без вживлённого в глаз креста. Но помнишь, вчера на пригорке, вон там снимал ты каких-то вояк, поедающих сыр с ножа? Я палец на кнопке держал полминуты с малым.

Но я милосердней тебя. И я не нажал.

Не лекарь время, а просто так, эскулап-любитель, убогий травник, купивший практику и диплом. Оно исправит все последствия мордобитий, тобой полученных, что естественно, поделом. Оно исправит твои порезы и переломы, добавит крови и пятна с совести ототрёт, поставит крышу на мнемонические колонны, перевернёт тебя на изнанку, наоборот. Оно нагреет тебе водички и трав душистых насыплет в ванну, мол, погружайся и сладко спи, оно окажется офигительным массажистом, натёршим руки на миллионах согбенных спин. Оно позволит тебе расслабиться и рассесться в уютном кресле среди любимых твоих систем, но будь уверен: оно не сможет исправить сердце, а это значит, оно не излечит тебя совсем.

Два года кряду я был игрушкой в руках Венеры, пустой лодчонкой с запасом бубликов на борту, меня бросало к морскому дну и в земные недра, мне придавало мужскую жёсткую красоту. Меня влюбляло и вылюбляло (прости, филолог!), меня швыряло по паутине стандартных дней, меня кормило пирамидоном и корвалолом, меня штормило, и я всё время мечтал о ней. Она мне снилась в различных позах и интерьерах, в старинных замках и в современных узлах квартир, она вставала моей рассветной звездой Венерой, она ложилась, во тьму обрушивая мой мир. Три встречи за год, слова что ветер, забыты утром, еда в пельменной, прогулки в парке, «привет» в сети. Она сказала: «Не стоит свеч» - и сказала мудро. Но вот другой такой, скорей всего, не найти.

Прости за каждый мой шаг не в тему, за лунный вымпел, по глупой прихоти мной оставленный на Земле. Я просто выпал, как снег весенний, на слякоть выпал, теперь я таю, и я растаю за пару лет. Возможно, блажью безбожно пахнет моя стихира, возможно, время – отличный лекарь для всех мужчин, и только я продолжаю ныть и ругаться с миром, поскольку я, вот такая участь, неизлечим. Неисправимы мои наигранные ужимки, мои замашки, мои придуманные слова, я вечно в детстве, я неподвластен тискам режима, и сердце в тысячу раз сильнее, чем голова. Она могла бы случиться лучшей моей наградой, крестом мальтийским, медалью имени Помпиду.

Меня, священник, давно не пугает угроза ада. Уже два года я перманентно живу в аду.


http://nostradamvs.livejournal.com/110899.html

Сквозь бирюзу речной зеркальной глади луч золотит замшелые глубины.
По золоту последние жасмины рассыпались и тонут в листопаде.

В зеленом небе, в тихой благодати, за облаками в отсветах кармина
у края мира высится надмирно нездешний сад...

И дивно на закате! Какой покой! С поблекшего каштана смеется дрозд.
И облако сникает
бескрасочно..
и поздняя пчела сгорает искрой света...

И нежданно
в каком-то вздохе роза возникает,
тоскуя, что еще не умерла.

Иное молчание может быть ярче слов, значительней фраз, выразительней жестов ловких –
Так девушка молча сжимает своё весло, и поза её не нуждается в расшифровке,
Так фавн Барберини застыл, не прикрывши срам, так падает юный Адонис в разгар охоты,
Так тысячи лет охраняют подземный храм солдаты из обработанной терракоты.

Давай же молчать – есть отличный карибский ром. Мы можем смотреть друг на друга – и всё на этом.
И самое главное – молча мы не соврём, как нам объяснял знаменитый профессор Экман.
Моторика мышц лицевых, выраженье глаз, движение пальца на кромке кофейной чашки
Способны гораздо точнее сказать о нас, чем годы совместной работы в одной упряжке.

Слегка улыбнись и чуть искоса посмотри, рукав подними, покажи мне своё запястье,
Я знаю: снаружи всё так же, как и внутри, и я становлюсь мягкотел и тебе подвластен,
И сразу не станет привычной нам чепухи, конфетных бумажек, шумящей вокруг столицы.
Я буду тебе объяснять, как писать стихи. Ты будешь учить меня бегло читать по лицам.

(с)Тим Скоренко