Скольжение в пределах алфавита

Я не у дел стою перед судьбой.
Изгибы статуй в стиле Ренессанса,
напротив из окна звучит гобой,
пытаясь выдавить гармонию Сен Санса.
В кленовых кущах грустный женский взгляд
притягивает нежностью усталой.
Засыплет скоро прелый листопад
асфальтовые тропики кварталов
а женщина останется смотреть
с тревогою напрасных ожиданий
как листья будут красные гореть
и прилипать на стеклах старых зданий.


Не нарушая графики теней,
зеленый свет у книжных магазинов,
от черных арок тянется плотней
к карнизам крыш и клумбам георгинов.
Осенний сумрак холодом сковал
пустых садов шершавые заборы,
фонтанной чаши выгнутый овал
с кривыми трещинами круглого декора...
поверхность мебели, картин, хрустальных ваз,
измятых штор прямую неподвижность.
В соленой жидкости ворочается глаз,
ища в предметах мертвых признак жизни.


На третьем этаже глухой сосед
читает сонно "Романсеро" Гейне,
а наверху посудой об паркет
решают до утра вопрос семейный,
оставив все проблемы "на потом",
о жизни говорят за крепким чаем,
лишь только забывая об одном,
что жизнь нас никого не примечает.
Она капризно занята собой
и никому не дарит реверансов,
она плевать хотела на гобой,
как впрочем и на нас, и на Сен Санса.


Что нужно ЕЙ? Любовная постель,
от поцелуев вымокшая лаской?
Кареты? Шпаги? Пистолет? Дуэль?
Самоубийство в утро перед Пасхой?
Алхимию строки, премудрость книг,
метаморфозы засух и потопов,
кордебалеты сплетен, злых интриг
под чавканье тупиц и остолопов?
Ей надо все! Все полюса планет,
в гирляндах неизведанных созвездий,
ей надо в одночасье "да" и "нет",
как череду прощений и возмездий.


Я выхожу на узенький балкон,
чтоб с высоты смотреть на свет в витринах,
чтоб Ньютона не чувствовать закон,
не рассуждать о связях и причинах
возникновения добра и зла,
речных зеркал немое отраженье...
там, где кончается непонятости мгла,
отсутствует земное притяженье.
Как хорошо, когда еще не спишь,
не ощущаешь нёбом в слове сонность,
ловя зрачками в трафаретах ниш
потусторонних мыслей невесомость.


Когда с румяных щек горячий воск
расплавится в морщин глубоких шрамы,
в таблеточной фольге уставший мозг
пошлет в миры иные телеграммы,
в которых жизни подведя черту,
признав все внешнее абсурдностью и прахом,
высвечивая трупом пустоту,
я стану для живых загадкой, страхом.
Неправильных ответов перебой
не оставляет истинности шанса.

Я не у дел стою перед судьбой,
заслушавший гармонией Сен Санса.

Не спрашивайте меня, ибо и сам не знаю, зачем выкладываю сюда стихи, которые знаю наизусть. Вспомнилось сейчас именно это - читайте, любуйтесь.

Люблю, когда ритм не совпадает со строфами, когда, чтобы почувствовать музыку стиха, нужно (и хочется!) перечитать его повторно.


Короткое прощание. Увы,
не столько привлекательное, сколько
циничное... с наклоном головы,
в котором абстрагируется "скользко
и ветрено. Четвертый день подряд".
Автомобильный шум, часы на башне.
Глухое восклицанье: "виноват" -
отходит постепенно в день вчерашний.

Его рука касается слегка
волос её, осыпанных роскошно
тяжелым снегом. Темная река
качает в отраженье осторожно
невыразимо трогательный стан
с бардовыми гвоздиками... и мимо
плывут: старушка, школьник, капитан...
Вся мизансцена столь неповторима,

что хочется её запечатлеть
мольбертом, кодаком, американским блюзом.
Обломка тучи розовую медь
над их уже распавшимся союзом...
Они окружены своей страной
и благами, которых нет в помине.
И в черной шляпе идиш Паганини
юродствует замерзшею струной.

Заснеженных кустарников плюмаж,
широкий мост и греческая урна,
закатом обоженный Эрмитаж:
почти роман. Чудовищность абсурда
по праву здесь берет свои права.
Она во всем согласна. Он? Согласен.
А в остальном слова, слова, слова...
и миг разлук по-своему прекрасен.

В данный момент это калька моего настроения. Простите за пустой пост. 

Милый друг мой, мне сегодня одиноко.
Ни вина нет к ужину, ни чая.
Отражаясь в зеркалах квадратных окон
с фонарями близорукими скучаю.
Сквозняки в домах с надорванным сопрано
тянут арии мурашками по коже.
Кавардак гнилой листвы. Темнеет рано.
И окраину горбатую тревожит
голый сад в вороньей траурной перине.
Ветер носит по дворам сырую замять.
В  желтый саван магазинные витрины
пеленают умирающую память.

Память что, лишь сгусток прежнего сознанья,
полуяркий свет былого колорита:
лица канувшие, стертые названья
в пыльном пекле старых улочек Мадрида.
Бурых кленов листопадное касанья,
словно нежный всплеск девического шелка.
Не дают покоя мне воспоминанья...
Впрочем, я надеюсь это не на долго.
Не на долго к нам приходят огорченья,
как и радость посещает нас не вечно,
так и млечный безо всякого значенья,
знай талдычет в темноте про бесконечность.

Бесконечность - это юношество, ибо
не владеет юность благодарным слогом.
Только старость может вымолвить: "Спасибо",
потому, как не посмеет спорить с Богом.
Да и мы с тобою не благодарили...
Повторюсь, что всем нам свойственна беспечность.
Мы влюблялись даже больше, чем любили,
полагая, что лишь в смене бесконечность.
Плыли в дым густой классические речи,
снегопадом серым тая в свете люстры.
И мне хочется, как раньше: в полночь свечи,
звук гитары, воздух лета, запах устриц,

жить без времени, без смерти, без печатей
нам положенных разлук в печальной тризне
и смотреть, как вырастают на закате
наши тени, укорачивая жизни.
Я мечтаю, как всегда у океана
провести остаток дней, вставая с криком
серых чаек и читать стихи Хуана
из Могера, что уснул в Пуэрто-Рико.
Я не верю ни в таро, ни в гороскопы.
Каждый раз смотря на прошлое условно,
я лечу к тебе во сне на край Европы,
и в рассветных облаках я вижу, словно

в прошлом веке золотом, ловя субтильный
образ донны, страстью вспыхивают гранды,
и мелькают в красках солнечной Севильи,
кастаньеты, буфы, вееры, гирлянды...
Облака проходят, только остается
в ширине растянутой без букв,
то, что бесконечностью зовется,
то, что не имеет снов и звуков.
Эта осень - не прощенная обида,
Разве время стерпит блеклые роптанья?
И безумство расстояний до Мадрида
сократит ли хриплый возглас: "До свиданья" ?

Скоро снег начнет дробить часы на кванты,
отдавая предпочтенье снам и пище.
Здесь важнее не Сервантес, а серванты,
быть богатым, но прикидываться нищим.
Деревянный быт округ живет все также:
бьют свиней под новый год и режут куриц.
В центре города тюрьма, собаки, стража,
одиночество дворов и грохот улиц.
Я, как прежде, без особенных стараний
говорю тебе во тьму, утратив силы
к новой жизни, как записано в Коране
"не заставить слышать тех, кто лег в могилы".

В том краю, где день безветренный и жаркий,
где ночами не испытываешь страха,
ты лежишь один под синей неба аркой,
с капителью облаков над речкой Тахо.
Милый друг мой, право жаль, что ты не сможешь
мне ответить своим громким: "He venido..."*
Ты теперь так высоко, где не похожи
кучевые на строения Мадрида.
Осень кончится, уже совсем немного
до зимы осталось жить, не замечая,
что всегда и всем бывает одиноко
и у многих нет вина и нету чая.

*перев. с исп.- я здесь